17.12.2020
Москва
Служба информации Союза Православных Хоругвеносцев и Союза Православных Братств
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ ХОРУГВЕНОСЦЕВ,
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ БРАТСТВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
«Галерник» Драго Янчара
1.Крестный ход длинною в 40 лет
Да, а ведь я давно уже занимаюсь переводом художественной литературы со словенского языка. И до того как переводить роман Драго Янчара «Северное сияние», я, сидя в международной отделе ВИНИТИ, переводил его же роман «Галиот», то есть «Галерник». Собственно, там, в том романе, я прочитал впервые про Крестный ход…
«…Где-то поблизости ударил колокол, но звон захлебнулся в маслянистом вареве. Вскоре послышался гул множества голосов. Гул нарастал – вот он уже раздаётся за его спиной. По лесной дороге вниз, на зелёный луг, сквозь плотную сыроватую дымку медленно сползала колышущаяся масса людей. Словно во сне, высоко над толпой, покачиваясь, пошла голубая хоругвь с изображением на ней красными пухлыми херувимами; затем проступили смутные контуры, как улей гудящей, процессии в праздничных одениях…
…Он поднялся, забросил за спину суму и седло и присоединился к процессии… Лес поредел, показались деревянные хибары в чёрных клобуках соломенных крыш. Процессия растянулась по грязной деревенской улице. Несколько тёмных фигур вынырнуло из тумана, волокшего дома, и присоединилось к Крестному ходу…
- Гниль, тут кругом духота. В эдакой духотище, - доверительно шепнул старик, - люди страсть как подвержены бесову отродью ядовитому.
- Об изгнании беса, стало быть, молитесь? – спросил незнакомец.
- А как же, - пробормотал старик, - знамения есть. Болезнь грядёт. Только на святого Роха и уповаем, только он ещё спасти может…
…Незнакомец взвалил ношу на плечо и пошлёпал напрямик по вонючей луже. «И правду, тяжёлый здесь воздух», - подумал он, когда шёл между заборами. Сзади послышался оклик. Незнакомец повернулся – старик стоял у калитки и смотрел ему вслед.
- Далеко не уйдёшь! Не будет тебе пути! – донеслось до него…»
Да, вот так я тогда и встретился с первым Крестным ходом в моей жизни. Католический Крестный ход в Словении, где я учился на филфаке Люблянского университета в 1968-1974-ом годах… А переводил я роман Драго Янчара «Галерник» в Москве, в ВНИИТИ, в начале годов 1980-х… В 1982-м он уже вышел в свет в издательстве «Прогресс». В аннотации к изданию кратко написано: «Автор романа «Галерник» (XVII) приводит своего героя, натуру дарённую и мятежную, через все круги ада в поисках ответа на вопрос: что есть добро?... Произведение имеет чётко выраженную антиклерикальный характер, герой не только сомневается в ортодоксальной религии своей эпохи, но, познав свободу мысли и чувства, порывает с ней…
Перевод со словенского Л.Симонович, «DRAGOJANCAR, GALIOT, roman, RomurskaZalozba».
А вот, что тогда писали о творчестве Драго Янчара наши учёные дамы:
«Галерник: чумная судьба. В один из своих набегов на буккроссинговый шкаф я отыскала книгу неизвестного мне прежде Драго Янчара "Галерник". Йохан От - главный герой повествования - проживает свою странную, трудную жизнь в "чумном" XVII веке. Такое меткое определение эпохи, описанной в романе, я не сама придумала, а почерпнула из краткой аннотации. Это - тот редкий случай, когда в аннотации сказано что-то дельное:) Атмосфера в книге, действительно,чумная. Причём, если чума появляется только на последних страницах, то атмосфера - на первых. Это - из-за языка. Я, вообще, не большой знаток авторских стилей и не поручусь, что смогу отличить неизвестный мне отрывок из Тургенева от отрывка из Гончарова, например. Однако язык Драго Янчара я отличу сразу. Его немного отстранённая манера, детальные описания обстановки, какая-то тягучесть, что ли, производит странное впечатление. С одной стороны - ты явственно чувствуешь реальность описываемого, погружаешься в него; а с другой - ты чувствуешь себя в полном одиночестве. Автор будто бы приводит тебя туда и бросает одного. Также, как он бросает одного Йохана Ота, который, как и ты, не знает, что ему делать. Какая-то сила словно гонит его по свету, не давая жить, но, что это за сила? Мы так ничего и не узнаем о прошлом Йохана, хотя ему и придётся поведать о себе инквизиции, товарищам-купцам, еретикам-штифтарам. Однако ни один из рассказов не объяснит безостановочный бег героя, его скитания и мытарства. Был ли этот бег - бегом от самого себя? Но что таилось на дне души Ота, что не давало ему покоя? История Йохана Ота необъяснима и непонятна. Пройдя вместе с героем его чумную судьбу без карты и без компаса читатель в итоге остаётся один на один с загадками, которые загадал Драго Янчар. Перефразируя великого: "Йохан, куда же несёшься ты, дай ответ". А может, никакого ответа и нет. Когда земля танцует танец макабра, когда доносится дым с костров инквизиции, когда государства рассыпаются, а селения косит чума, что остаётся человеку, кроме беспорядочного бега в попытке перехитрить судьбу?»
«?Н.Н. Старикова (ИСл РАН)
Личность сквозь призму истории в словенском историко-философском романе XX века («Апамут» В. Бартола и «Галерник» Д. Янчара)
На протяжении уже без малого двух веков исторический роман остается одним из самых популярных жанров мировой прозы. Он пользуется огромным читательским успехом, вызывает обостренный исследовательский интерес. Особенно пристально внимание исследователей к жанровым составляющим исторического романа, поскольку, по их мнению, он, «подвергаясь существенной трансформации, вбирает в себя содержание, конфликты различных эпох»1 и является одним из наиболее ярких примеров «жанрового неосинкретизма»2. В случае с историческим романом художественная практика только подтверждает теорию М.М. Бахтина о «незавершенности» и «изменчивости» романного жанра в целом3, его, по мнению Н.Д. Тамарченко, «неканоничность» и «способность сочетать изменчивость с устойчивостью»4. Роман как жанр развивался в многообразных сюжетно-композиционных структурах и, вероятно, в принципе не может обладать завершенной жанровой формой, поскольку для него важен контакт с «неготовой», переживающей становление действительностью, с ее постоянной переоценкой и переосмыслением.
В литературоведении последней трети XX - начала XXI вв. большинство ученых рассматривают исторический роман XX в. как самостоятельный жанр, обладающий проблемно-тематическими признаками, отличающими его от прочих романных форм. Однако его жанровые границы остаются размытыми, многие вопросы вызывают споры, часто сама проблема определения жанра становится предметом дискуссии, нет универсального критерия, учитывающего все необходимые и достаточные признаки жанровой принадлежности. Сосуществуют различные, иногда взаимоисключающие точки зрения. Такая картина объяснима. Она связана с процессом развития и функционирования современной системы жанров в целом. Жанровая чистота сегодня уходит в прошлое. Разрушение канонических форм давно признано показательным свойством современной литературы. Все жанры литературы XX - XXI вв. демонстрируют не только яркую способность к идейно-тематическому обогащению и обновлению, но и небывалое многообразие стилевых решений, формальных приемов, широкий спектр художественных новаций. В жанрах, имевших некогда строгие содержательные и композиционные параметры, былые нормативные границы делаются все более зыбкими. Нормой становится смешение, взаимопроникновение различных жанровых признаков, что отвечает реальной сложности жизни, не умещающейся в раз и навсегда отлитые формы. В этом отношении исторический роман оказался одной из самых гибких и динамичных структур. Об этом писал И.П. Варфоломеев: «В наше время уже не составляет открытия, что исторический роман «вальтерскоттовско-го» типа давно вырос из своих первоначальных жанровых одежд в нечто многомерное. Многообразие форм художественного освоения исторической действительности не вмещается в прежние эстетические рамки. Теперь это не просто роман об историческом прошлом, а целая система (романов, повестей, рассказов) со своими жанровыми и поджанровыми типологическими структурами». В сфере исторического романа жанровый синкретизм создает обширную сеть жанровых разновидностей. Одной из них является историко-философская.
Интерес к философскому и этическому содержанию истории является стимулом для прозаиков, работающих в историко-философском жанре. Вокруг философской и этической проблематики строятся главные конфликты их произведений. Раскрытию духовных и мировоззренческих исканий героев подчинены сюжет, композиция, манера повествования. Опираясь на различные философские концепции, авторы глубже осмысляют историю как источник не только социального и нравственного, но и духовного опыта, акцентируют внимание на всеобщем, т. е. на том, что вопреки временным рамкам сближает людей разных эпох. Личность становится для них «точкой пересечения силовых линий всеобщности, моделью сущего», а ее душа — художественным резонатором отвлеченных идей. При этом историко-философский роман представляет определенную структурную цельность, для которой характерна постановка проблем родового, всеобщего, субстанционального плана или художественная реализация определенной философской доктрины в соединении с историческим материалом. В нем индивид, взаимодействуя с историческим социумом, фокусирует философские искания прошлого и настоящего, связывает идеи, рожденные в его сформированном определенной эпохой сознании, с мировоззрением человека современности, так что сквозь историческую перспективу просматривается модель сущего. Универсальные философские проблемы сначала пропускаются через мироощущение героев и лишь затем растворяются в сюжетных коллизиях. В движении сознания и чувств персонажей материализуются не только те вопросы, которые касаются индивидуального бытия личности, но и те, которые включают ее в орбиту социальной и политической жизни, морали, религии. Философский материал локализуется во внутреннем мире исторической личности или героя, детерминированного эпохой, что делает ведущим для этого типа романа моноцентричный вектор. Такой роман не только исследует мировоззренческие системы, но и трансформирует наиболее типичные для философской прозы художественные средства: параболичность структуры, синтез философской аналитики и художественной образности, создающий «образ мировоззрения», исповедь. Данная тенденция, начав складываться в творчестве таких выдающихся прозаиков XX в., как А. Франс, Т. Манн, Л. Фейхтвангер, нашла свое дальнейшее выражение в ряде европейских литератур в романах Т. Уайлдера, М. Юрсенар, А. Карпентьера, И. Андрича, М. Селимовича, Э. Станева, С. Дельбанка, Л. Мештерхази, Г. Грасса, П. Зюскинда, Б. Окуджавы, В. Бартола, Д. Янчара и многих других.
Внимание словенца В. Бартола, автора новаторского, получившего международное признание романа «Аламут» (1938), привлекли события мировой истории восьмисотлетней давности, последствия которых не просто повлияли на всю дальнейшую биографию человечества, но остаются актуальными и в XXI в. - это история зарождения мирового политического терроризма, у истоков которого стояла шиитская секта исмаилитов. Одним из первых в европейской литературе XX в. он обратился к столь экзотическому для европейской культуры и абсолютно вневременному, универсальному по своему философскому и этическому наполнению материалу, ставшему благодаря общественно-политическим катаклизмам первой половины XX в. необычайно актуальным. Используя античные и европейские философские концепции и учения (материализм, идеализм, релятивизм, субъективизм, нигилизм), через цитаты, парафразы, аллюзии, прямой пересказ писатель ввел в произведение обширный, можно сказать, энциклопедический философский контекст. Его герой, средневековый иранец, оперирует понятиями и категориями, сформулированными, главным образом, мыслителями последующих столетий - Декартом, Макиавелли, Фрейдом, Ницше.
Центральная фигура «Аламута», исламский философ и вождь религиозных фанатиков-ассасинов Ибн Саббах, воплощает в романе известную гипотезу о том, что идеи Ницше - много старше его самого. Исследуя механизм захвата власти и его непременные атрибуты (управление массовым сознанием, развитие культа личности, расправа с политическими противниками и т.д.), Бартол обращает внимание на неизменный характер этого явления. «Аламут» - это вполне аутентичная картина конкретного этапа существования секты исмаилитов, где точны даты и события и дан широкий историко-культурный фон изображаемой эпохи. При этом налицо живое сопоставление с современным автору временем страшных диктатур XX в. между двумя мировыми войнами.
Психологическое ядро романа — анализ возникновения и развития религиозного фанатизма, нравственно-философское — проблема правды и лжи как во имя высшей идеи, так и ради обретения власти. Бартол опирается, с одной стороны, на Коран как основу устава низаритов, с другой — на идеи Фридриха Ницше и его «философию жизни», ограничивающую разумное познание абсолютизацией иррациональных факторов, на его «волю к власти», представляющую собой ненасытное стремление к господству, и культ «сверхчеловека». Для писателя принципиально важны две идеи Ницше — релятивистская, основанная на относительности и исторической обусловленности всех ценностей, и мессианская, связанная с возможностью воплощения высшего типа человеческого идеала. Нет ценностей вечных, неизменных, нет морали, нет разделения на добро и зло, а есть лишь представление о природной целесообразности. «Ничто не истинно - все позволено», - это высказывание Ницше («К генеалогии морали», 1887) служит эпиграфом ко всему произведению. Бартоловский Ибн Саббах, «человек, стоящий по ту сторону добра и зла, господин своих добродетелей, обладатель огромного запаса воли», строит социально-религиозную иерархию, а потом и государство по модели Ницше, для которого неравенство является необходимым условием для существования права и государства, поэтому право есть не что иное, как преимущество «сильных» над «слабыми», тяготеющими к равенству, нивелировке, ко всем добродетелям «рабской морали». Действительная же справедливость заключена в изначальном признании неравных прав людей, различающихся по потенциалу «воли к власти»: одни (избранные, аристократия, элита) - одаренные натуры - обладают большим количеством власти, другие, низкого происхождения, - меньшим. Избранные являются создателями высших духовных ценностей, но само их создание, как и существование элиты, возможно благодаря рабскому труду. Государство не может возникнуть в результате волеизъявления Бога, но только путем насильственного подчинения людям «высшей расы» людей «низшей расы». В романе глава Аламутского государства на практике реализует общественную модель Ницше, согласно которой общество делится на три социальных слоя со строгим разделением функций и обязанностей. Под властью живого пророка Сейдуны находятся дай — проповедники его учения, блюстители закона (Ибрагим, Абу Сорок, ибн Исман, Бузук Умид, Абдул Малик), воины-фидаи, охраняющие пророка и беспрекословно ему подчиняющиеся (Ава-ни ибн Тагир, Джафар, Сулейман, Юсуф), и, наконец, безликая и часто безымянная толпа (рабы, прислужницы, погонщики, конюхи, оружейники и т. д.). По сходной схеме выстроена иерархия «райских кущ»: блюстители порядка евнухи, наложница Сейдуны Мириам, юные гурии для фидаев Ха-лима, Зайнаб, Сара, Фатима, Сулейка, рабыни.
Личность, история деяний, мировоззрение Хасана ибн Саббаха, создателя первой в мире школы профессиональных наемных убийц-смертников, человека, «овеществившего» миф, становятся основным предметом описания Бартола. Он показывает, как, став во главе одной из двух мощнейших исламских сект, наместник Аламута, принявший имя Сейдуна, что означает «первый после Аллаха», разработал и воплотил в жизнь систему психологического манипулирования своими духовными детьми, которые, беспрекословно подчиняясь Учителю, несли смерть его врагам. В романе от кинжалов учеников Саббаха погибает восемь «первых лиц» империи сельджуков, в том числе верховный визирь Низом аль-Мульк, три багдадских халифа и ее глава Мелик-шах (1055-1092). Смерть аль-Мулька и Мелик-
шаха спровоцировала раскол войска сельджуков, а затем и распад всей империи, что доказывает: религиозная вера, доведенная до фанатизма, способна изменять мировую историю.
«Главная проблема романа - проблема осознанного обмана», - отмечает М. Кошута. Ибн Саббах уверен, что в его мире «правда недоступна», и этот агностицизм дает ему преимущество перед теми, кто в нее искренне верит. Для воплощения божественной сущности ему нужна поклоняющаяся толпа. А толпе нужно чудо, доказывающее божественную сущность, ибо только с верой в сердце она последует за избранным. И новоявленный пророк обманом пробуждает в сердцах фанатичную веру, которая оказывается сильнее смерти. Бартоловский Саббах - образ одновременно привлекательный и отталкивающий, парадоксальный. Из рассказа героя о прожитой жизни, обращенного к любимой наложнице Мириам, складывается живой портрет интеллектуала, общественного и религиозного деятеля, друга Омара Хайяма, математика и астронома, знатока персидской поэзии и античной философии. Но этот одаренный, энциклопедически образованный, амбициозный, прошедший жестокую школу жизни шестидесятилетний лидер исмаилитов, «которому сам Аллах вручил ключи от рая», -безбожник, видящий в Коране лишь «продукт свихнувшихся мозгов». Он уверен, что в мире все: любовь, дружба, правда, ложь, добро, зло - относительны и иллюзорны, истинна лишь смерть, которая и есть орудие достижения высоких целей. Эта уверенность и дает личности преимущество перед массой слепцов, делает лидера посредником между абсолютным и относительным: «Если ты понял, что ничего не понимаешь и ни во что не веришь, тебе позволено все», в том числе масштабный эксперимент над душами верующих, подчинение которых должно быть беспрекословным. Наместник Аламутской крепости хладнокровно приказывает казнить за ослушание собственного сына Хусейна со словами: «Я издаю законы не для сыновей или несыновей, а для всех правоверных последователей Ис-маила».
Первый словенский интеллектуальный роман, синтезирующий черты романа исторического, философского, психологического, приключенческого, в чем-то предвосхитивший прозу У. Эко с его соединением элитарности и масскультуры, - не случайно «Аламут» назван Б. Патерну «словенским вариантом «эковского» романа» - отличается одной из тех новых черт искусства, которую привнес в него XX век - тяготением к существенному, вторжением в художественную культуру философских и психологических концепций, соприкосновением искусства со всей сферой гуманитарного знания. В лице его автора словенская литература получила тот особый тип писателя, для которого философские размышления и художественное творчество составляют живое единство, так что философия эстетизируется, а литература пропитывается концептуальным мышлением, и в этом плане В. Бартол достоин соседствовать с В.В. Розановым, Ж.П. Сартром, Т. Манном, Г. Гессе.
Через сорок лет эстафета В. Бартола была подхвачена Д. Янчаром. Событием в литературной жизни конца 1970-х годов стал его дебют в историческом жанре. В историко-философском романе «Галерник» (1978), переведенном на одиннадцать языков, в том числе и на русский, удостоенном высшей национальной литературной награды — премии Прешерна (1979), писатель на материале истории Европы XVII в. обратился к вневременным, универсальным вопросам преодоления личностью духовного кризиса, к истории взаимоотношений личности и эпохи. Через ощущение метафизической драмы человечества, всеобщей трагичности бытия им раскрываются реальные проблемы людей, запутавшихся в исторических противоречиях. Впоследствии тема столкновения героя со временем, в котором он вынужден существовать, была продолжена в романе «Северное сияние» (1984).
Действие романа-путешествия «Галерник» происходит в разгар гонений инквизиции второй половины XVII в. на габсбургских и германских землях. Это было жестокое время для Европы, его атмосфера диктует автору сдержанную манеру повествования и обуславливает мрачную метафоричность произведения. Автор исследует эпоху ересей, религиозного фанатизма, судов инквизиции, чумных эпидемий - «чумную» эпоху - и отмеченную сатаной, бесовскую, «чумную» судьбу главного героя Йохана (Иоганнеса) Отта, мечущегося в поисках возможности противостоять злу и безумию своего времени.
Уроженец княжества Хельги, в прошлом ремесленник, лекарь, толмач, военный наемник, словом, человек бывалый и стремящийся быть независимым, Ott вызывает зависть у запуганных обывателей и инквизиции. Став, скорее из любопытства, чем по идейным соображениям, членом тайного оппозиционного официальной церкви религиозного братства реформатов - Штифты, он роковым образом меняет свою жизнь.
Роман, по мнению X. Глушич, свидетельствующий о переходе автора от «экспериментальной прозы к традиционной», сочетает в себе черты
социально-исторической и интеллектуально-философской прозы: подлинность эпохи, документальность, историческую детерминированность поведения и ощущений главного героя, с одной стороны, и вневременные проблемы бытия и сознания, человека и окружающего его мира, решенные на экзистенциально-пессимистической основе, с другой. Герой представляет собой личность, порожденную бесчеловечной средой Средневековья, и одновременно воплощает образ всех гонимых, спасающихся бегством, встречавшихся в разные периоды мировой истории.
Исторические события, всегда точно переданные, интересуют Янчара лишь постольку, поскольку позволяют показать и объяснить человеческое как родовое. Йохан Отт — песчинка, влекомая водоворотом жизни по землям Центральной Европы, он пересекает границы государств, переживает гонения инквизиции, находит кратковременное пристанище у пышной женской груди, чтобы, в конце концов, убежав с галеры, погибнуть от чумы. Но за это время он узнает вкус свободы, успевает ощутить ценность и неповторимость своего «я», не подчинившегося ни людям, ни Богу. Писатель не скрывает свою западноевропейскую ориентацию в вопросе об исторических традициях словенцев, мотивируя такую точку зрения не только тем, что в описываемое время словенские территории входили в состав одной из сильнейших империй Центральной Европы, но и единством религии: католическая церковь являлась международным центром феодальной системы, объединяя Центральную и Западную Европу в некое целое, противостоящее как греко-православному, так и мусульманскому миру. Распространение в XVI в. протестантизма также приблизило словенцев к европейской культуре. Автор, в частности, упоминает в романе последователя Эразма Роттердамского, «отца» словенской письменности Приможа Трубара.
Образ Йохана Отта строится преимущественно на внутренних монологах, которым свойственна эмоциональная рефлексивность. Наедине с собой герой не притворяется: отчаяние, боль, ярость выплескиваются наружу. Его грубоватая речь контрастирует с нервным и тревожным голосом автора-комментатора. Такая «двойная» интонация романа, лишенного к тому же графически выделенных диалогов, в сочетании со снами и галлюцинациями главного героя, безусловно, усложняя текст, придает ему большую выразительность.
Судьба героя романа трагична, полна роковых случайностей, необъяснимых совпадений. Янчар затрагивает проблему метафизически трактуемого трагизма и таинственности человеческой юдоли. Отт проходит социальные, психологические, нравственные, физические испытания, искушение богатством и нищетой, и каждое из этих состояний вносит нечто новое в его миропонимание. Пытаясь как-то преобразить свою жизнь, противостоять злой или доброй воле провидения, человек способен изменить лишь незначительные частности, но ему не дано стать полновластным хозяином своей будущности, уверен прозаик.
Вот этот роман Драго Янчара я тогда и перевёл. А затем, уже сидя в сторожке Школы Бального танца перевёл ещё один роман Драго Янчара «Северное сияние»:
Северное Сияние
Достоевский, вне всякого сомнения, является Центральной Художественной фигурой Нашего Времени. И никого рядом не поставить. Нет, я не говорю, что не было талантливых писателей, или там, композиторов. Было и еще сколько! И Моцарт, и Пушкин, и Гете и Лермонтов, и Гоголь и Гофман и Эдгар По и Булгаков и Драго Янчар. Книгу последнего «Severnj Sij» т. е. «Северное Сияние», я даже когда-то перевел на русский и перевод этот вышел в аж в 1990 году в Московском издательстве «Радуга». Так и написано
DRAGO JANCAR
SEVERNI SIJ
ДРАГО ЯНЧАР
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
Роман
перевод со словенского
Л. Симоновича
Москва «Радуга» 1990
Там еще главный редактор Югославского отдела Ирина Иосифовна Грецкая, которую в шутку все звали «Римская», на третьей страничке поместила свою аннотацию:
«Югославский писатель, автор исторических романов, обращается на этот раз к событиям кануна второй мировой войны, о приближении которой европейцам
возвестило северное сияние.
Роман пронизан ощущением тревоги и растерянности, охвативших людей.
Тонкий социально-психологический анализ дополняется гротеском в показе духовного кризиса представителей буржуазного общества».
А затем идет краткое предисловие от редакции. Которое тоже скорее всего написала Грецкая (Римская). Она пишет: «Творчество словенского писателя Драго Янчара (род. В 1948г.) хорошо известно в Югославии: в свет вышли три его романа, несколько сборников новелл, эссе, драматические произведения. В Советском Союзе был издан на русском языке роман «Галерник» (Радуга, 1982г.). Значительным событием в литературной жизни Югославии стала публикация романа «Северное Сияние» (1984). Названные произведения, п р о д о л ж а я и д о п о л н я я друг друга (разрядка моя — Л.Д.С.-Н.), дают целостное представление о художественной концепции автора, о его мировоззрении и мировосприятии. Писатель постоянно обращается к проблемам
взаимоотношений человека и общества
поиска своего места в мире...
Место действия -
пограничный с Австрией словенский город Марибор,
где как бы сконцентрированы социальные и национальные противоречия Европы...
Символический образ северного сияния, – продолжает Грецкая, – предвестника трагедий – один из признаков гибельного заболевания мира. Вообще ткань произведения насыщена символикой, образы глубоко метафоричны, и всё это заставляет не раз задуматься над смыслом отдельных эпизодов и романа в целом... »
И дальше: «С болью и горечью предупреждает автор людей о возможности повторения ошибок прошлого, о рецидиве той страшной болезни, которой переболел мир в 1939-1945 годах. Это не только роман — напоминание, но и роман — предупреждение».
О, эти наши «предисловия от редакции» конца медленной гибели Красного Колосса! Как осторожно всё это писалось, какие великолепные термины выдумывались нашими литературоведами из «Института Мiровой Литературы»! «Роман Эссе», «Роман – Напоминание», «Роман – Предупреждение», «Роман Критического реализма», «Роман Социалистического реализма», «Роман Магического реализма», «Роман психоаналитического символизма» и прочее, и прочее, и прочее... Да, были люди в наше время!... Не то что. И какие! Но вот интересно: «Преступление и наказание» это «Роман – Напоминание» или «Роман – Предупреждение»? Да, тут, пожалуй задумаешься. Лежал на койке в каморке. Потом украл у дворника топор, зарубил этим топором бабку и её несколько помешанную служанку, а потом боролся с самим собой, с Парфирием Парфириевичем и еще с кем-то невидимым, который всё время был где-то тут, рядом... Нет всё-таки, наверно это «Роман – Напоминание». И не первый, кстати. Кто только нам уже не напоминал. И Гете, и Гоголь, и Гофман, и Булгаков... Ах, да, Булгаков, «напоминал» уже после «Преступления». Он видно, уже не «напоминал», а снова «предупреждал». Но видно, как не «напоминай» и не «предупреждай», а этот самый невидимый персонаж через щель в стене всё равно пролезет. И будет бегать вокруг вас кругами в виде черного пуделя, или сидеть у кровати, оперевшись на трость с головою этого самого пуделя, или уж совсем склонятся и гнусавить
— Много в этой книге прекраснейших мыслей и планов!..
Жуть. Все это – самая реальная наша жизненная жуть, а отнюдь не «предупреждения» и «напоминания»...
Надо сказать, что предисловие к Словенскому изданию «Северного Сияния» написанное словенским критиком Александром Зорном, несколько лет ранее, звучит как-то более «правдоподобно» что ли. Вот, например:
«Герой романа ищет свой человеческий смысл в этом дегенеративном мире. Неслучайно, что делает он это в городе своего детства, где сокрыто столько тайн. Также не случайно то, что он интересуется антропологией, поиском истинного человека. Мистика, оккультизм, гипноз – через всё это теперь он открывает те образы, которые в ближайшем будущем расцветут пышным цветом в этом гибнущем декаденсном мире . . . »
Этот текст Александра Зорна отличается от текста Ирины Иосифовны Римской, как, извините, «небо и земля». Будто написано о совершенно разных романах. Текст Ирины Иосифовны, наверное о романе «Предупреждение», а текст Александра Зорна о «Романе-Напоминании», или наоборот, – я не очень силён в этих сугубо научных литературных терминах.
Всё это так. Но когда обращаешься к тексту самого романа, то видишь вдруг какую-то очень знакомую картину:
«... На улице не было ни души, и призрак возник неожиданно. Будто появился из подвала или подворотни, вышел из-за столба или вырос прямо из под земли. На фоне неясных очертаний старых домов. Эрдман не сразу его заметил в серой утренней мгле.
— Христос Воскресе! – воскликнул незнакомец. — Воистину воскресе!
Он покачивался и словно переламывался в поясе (бил поклоны — Л.Д.С.-Н.), руки его чертили в воздухе странные знамения. (Крестил и крестился — Л.Д.С.-Н.) Возможно, на мгновенье Эрдман испугался этого бородатого человека в ветхой одежде он не мог понять, что означает его слова, его приплясывания и размахивание руками. Во всяком случае, он никак не мог решить
пьяный ли перед ним, грабитель или помешанный...»
Все-таки наверное это «Роман-Предупреждение». А что, действительно, вернешься вот так на Родину, в город своего детства, сойдешь с поезда, выйдешь в утренней мгле из вокзала, а перед тобой вдруг и возникает вот такое «видение». А хрен его знает, действительно: «пьяный он или помешанный». А может и то и другое одновременно. Да еще и грабануть тебя решил. Одно только смущает эти его слова:
— Христос Воскресе!
И эти его странные «махания руками» – будто он крестит тебя, и вокзал, и улицу, и весь Божий мир
этим размашистым широким русским православным Крестом...
Драго Янчар
От редакции
Творчество словенского писателя Драго Янчара (род. в 1948 г.) хорошо известно в Югославии: в свет вышли три его романа, несколько сборников новелл, эссе, драматические произведения. В Советском Союзе был издан на русском языке роман «Галерник» («Радуга», 1982). Значительным событием в культурной жизни Югославии стала публикация романа «Северное сияние» (1984).
События, описываемые в предлагаемом читателю романе, происходят в 1938 году. Само время определяет тематику и проблематику произведения: канун второй мировой войны, приход к власти Гитлера в Германии, возросшая активность молодежи, марширующей под политические лозунги, репрессии в Советском Союзе, испуг и растерянность, нервозность в обывательских кругах.
Место действия — пограничный с Австрией словенский город Марибор, где как бы сконцентрированы социальные и национальные противоречия Европы. В это конкретное пространство и время помещен главный герой романа Йозеф Эрдман, коммерсант. Об Эрдмане известно совсем немного, да это и не входит в задачу автора, ведь данный персонаж здесь представляет лишь социальный индикатор, помогающий определить состояние общества в целом. (?.. – Л.Д.С-Н). Автор подробно исследует причины и симптомы социальной болезни общества, особо останавливаясь на анализе национальных и межчеловеческих отношений, духовной жизни людей, их образа жизни. Символический образ северного сияния — предвестника трагедий — один из признаков гибельного заболевания мира. Вообще ткань произведения насыщена символикой, образы глубоко метафоричны, и все это заставляет не раз задуматься над смыслом отдельных эпизодов и романа в целом.
Повествование романа пронизано тоской по человечности, отвращением к бездуховности, ненавистью к ненависти, растерянностью перед неизбежной катастрофой, иронией. Показывая, к чему приводит героя пассивный бунт против тотальной бездуховности и зла, Янчар призывает: одного неприятия мало, надо противостоять.
С болью и горечью предупреждает автор людей о возможности повторения ошибок прошлого, о рецидиве той страшной болезни, которой переболел мир в 1939–1945 годах. Это не только роман-напоминание, но и роман-предостережение.
Янчар, Драго | Литература | словенский писатель
Драго Янчар (словен. Drago Janar, 13 апреля 1948, Марибор) — словенский писатель.
Биография
Учился на юриста, издавал студенческую газету «Кафедра», сотрудничал с газетой «Вечер». В 1974 был арестован за «распространение чуждых взглядов» — он привез из Австрии и раздал нескольким друзьям книгу о Блайбургской бойне; был осужден на год тюремного заключения, пробыл в тюрьме три месяца. Отбыл воинскую службу в Сербии. Вернувшись в Словению, сблизился в Любляне с кругом писателей и публицистов демократического крыла (Э.Коцбек, М.Рожанц и др.), позже познакомился с Б.Пахором. Писал киносценарии, служил в издательстве. Начал публиковаться в открытой печати на рубеже 1970-х — 1980-х годов. В 1982 стал одним из соиздателей демократического журнала Новое обозрение. В 1987—1991 — президент словенского ПЕН-Центра. C 1995 — член Словенской академии наук и искусств. В ходе Десятидневной войны вместе с несколькими другими писателями помогал в организации международной поддержки Словении, выступавшей за независимость от союзного государства. На выборах 2000 и 2004 гг. поддерживал Словенскую демократическую партию. В 2004 выступил за создание гражданской платформы Объединение за республику (словен. Zbor za republiko). Не раз высказывался против шовинистического национализма в Словении.
Творчество и признание
Произведения переведены на многие языки. Награждён премией имени Франце Прешерна (1993), Европейской премией г. Арнсберг за малую прозу (1994), премией Гердера (2003), премией Жана Амери за эссеистику (2007), Европейской литературной премией (Страсбург, 2011) и др.
Произведения
Романы
- Petintrideset stopinj (1974)
- Galjot (1978)
- Severni sij (1984)
- Zvenenje v glavi (1998, французская литературная премия L’Inapercu, 2012)
- Katarina, pav in jezuit (2000)
- Graditelj (2006)
- Drevo brez imena (2008)
- To no sem jo videl (2010)
Пьесы
- Disident Arno in njegovi (1982)
- Veliki briljantni valek (1985)
- Vsi tirani mameluki so hud konec vzeli … (1986)
- Daedalus (1988)
- Klementov padec (1988)
- Zalezujo Godota (1988)
- Haltat (1994)
- Severni sij (2005)
- Lahka konjenica (2006)
Сборники рассказов
- Romanje gospoda Houvike (1971)
- O bledem hudodelcu (1978)
- Smrt pri Mariji Sneni (1985)
- Pogled angela (1992)
- Prikazen iz Rovenske (1998)
- Clovek, ki je pogledal v tolmun (2004)
Сборники эссе
- Terra incognita (1989)
- Poroilo iz devete deele (1991)
- Razbiti vr (1992)
- Disput z Adamom Michnikom (1992)
- Egiptovski lonci mesa (1995)
- Brioni (2002)
- Privlanost praznine (2002)
- Sala, ironija in globlji pomen (2004)
Публикации на русском языке
- Ненадич Д. «Доротей», Янчар Д. «Галерник», Куленович С. «Подземная река»: Романы. Пер. с сербскохорв. и словенс. М. : Радуга, 1982
- Галерник, Северное сияние. Пер. со словенского Л. Симоновича. М., 1990
Югославский писатель, автор исторических романов, обращается на этот раз к событиям кануна второй мировой войны, о приближении которой европейцам «возвестило» северное сияние. Роман пронизан ощущением тревоги и растерянности, охватившим людей. Тонкий социально-психологический анализ дополняется гротеском в показе духовного кризиса представителей буржуазного общества.
Тонкий социально-психологический анализ дополняется гротеском в показе духовного кризиса представителей буржуазного общества.
+ + +
«Федятин»
Всё-таки надо бы вспомнить: с чего и когда началось тогда моё т. ск. преображение. «Именно так!» – как любил подчеркивать наш незабвенный Юрий Николаевич Агещев. А ведь действительно. В каком же году я тогда переехал с Филёвского парка в район села Богородское, и поселился в этом Богородском, рядом с родным деревянным храмом Преображения Господня.
И храм этот, я вам скажу, начал на меня действовать. Правда, не сразу и незаметно. Я тогда сильно болел, и меня три раза увозили в больницу на скорой…
И вот, там я и познакомился с врачом Фаиной Львовной. И вот, помнится, однажды мы с ней гуляли по Сокольникам, в районе Майского просека, и вот, перейдя трамвайные пути, оказались перед старинной усадьбой. И там, перед этой усадьбой, разговорились со сторожихой, и она нам и сказала, что в эту усадьбу требуется ночной сторож. И Фаина Львовна сразу смекнула, что я могу устроиться на это вакантное место, для того, чтобы сидеть там и долгими ночами переводить роман Драго Янчара «Северное сияние». И я устроился. Так я и стал Ночным Сторожем в старинной усадьбе, стоявшей на одном из Сокольнических прудов.
И вот, помнится, сидел я там, этими долгими зимними ночами, продолжал переводить роман и писать свою «Поэму ни о чём». Но большую часть времени я отдавал, конечно, роману. Вот некоторые отрывки:
«… Я протолкался через толпу и очутился в пустом пространстве. И увидел страшный огонь. Всё небо на севере было объято кроваво-красным заревом». Дальше у Янчара шло курсивом: «И наступит сияние, и станет светло, как днем; и лучи будут исходить из перстов Его, и величие Его закроет всё небо. Перед ним будет идти Мор, и сразу на Ним – Смерть». И обычным шрифтом: «Стояла абсолютная тишина, когда этот кроваво-красный небесный ужас нёсся по огромному простору, пожирая звезды и небо . . .
Возбужденная толпа говорила, что это гигантский пожар, и каждый пытался угадать, где бы это могло полыхать. И только один-единственный человек с первого момента знал, что никакой это не пожар, но разверзлась твердь небесная, и люди будут цепенеть от ужаса в ожидании того, что предстанет миру. Когда я переходил от одной группы к другой, направляясь к Державному мосту, неожиданно увидел его. Он стоял посреди моста, вокруг него не было ни души. Люди со страхом, украдкой оборачиваясь поглядывали на этого странного человека, который будто откуда-то из-под земли, из мрачных глубин, и явился охваченным паникой и безумием людям. Он стоял, подняв лицо к кровавому зареву на севере, устремив взгляд в нечто, открытое ему одному. Это был Федятин. Он быстро и отчетливо выкрикивал русские слова, и фигура его была озарена жутким сиянием, – сиянием, поднявшимся где-то за сибирскими равнинами, и он (дальше опять курсивом, – Л.Д.С.-Н.) видел отчаяние народов перед страшным грохотом волн морских, видел Сына Человеческого, Который грядет по облаку, осиянный властью и славою великой.
Голос Федятина время от времени взлетал вверх, и в память мою врезались слова:
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе!
И были на Земле знамения (дальше опять курсив, – Л.Д.С.-Н.): и свет наступил будто солнечный, и лучи искрились из рук Его, ибо днесь явилась книга Его открытая. И раскололись горы вечные, и поглотила их Бездна. И Бездна гремела и клокотала, и протягивала руки свои: в печали ступал его Спаситель по земле и в ярости топтал народы. Перед Ним пылает огонь, за Ним несется пламень и многие земли будут истреблены. Видел равнину своей земли, залитую кроваво-красным светом, ибо видел, что написано: когда начнется, воззрите горе и поднимите головы свои, ибо близится избавление свыше…»
Дальше пишу я – Леонид Донатович:
Да, видимо, уже тогда этот русский сумасшедший Федятин – произвел на меня неизгладимое впечатление. И хотя я продолжал жить той нашей позднесоветской жизнью но эти картины Мариборского Апокалипсиса что-то уже пробудила в моей душе. Русский юродивый Федятин – навсегда вошёл в неё. И мы в нашей современной жизни зачастую встречаем таких, вот, Федятиных …
«Русские Юродивые»
О, эти наши Русские Юродивые и Блаженные! Скольких я знал в своей жизни. А ведь всё в этой нашей жизни совсем не случайно. И, конечно, совсем даже не случайно, что я переводил роман Драго Янчара «Галерник» и «Северное сияние». «Галерника» – работая старшим научным сотрудником в Международном отделе ВНИИТИ АН СССР, а «Северное сияние» – в Школе Бального танца. Ночным сторожем. И именно там, теми долгими зимними ночами, я встретился с русским юродивым Федятиным, который и обратил меня в Православие. А потом, в своей дальнейшей жизни я встречал немало таких вот русских юродивых. Вот, только некоторые из них:
1. Юрий Петрович Копосов, по прозвищу Юра Опта
2. Юрий Николаевич Агещев, по кличке «Help»
3. Геннадий Егорович Шендаков, по кличке «Егорыч»
4. Священник о. Олег Строев
5. Иеромонах о. Моисей (Матюшин)
6. Священник о. Олег Куличек
7. Иеромонах о. Василий
8. Хоругвеносец Виктор Дмитрич Кириллов (Древне-русский человек)
9. Поэт Борис Примеров
10. Музыкант Олег Фомин
11. чтец акафистов Вячеслав Заблоцкий
И многие другие, имена их, Ты, Господи, веси. И всех их отличает одно важное качество – полное отрицание окружающего их мiра, и постоянное пребывание в каком-то ином, только им известном пространстве. Вот уж, воистину: Царство их не от мiра сего! Да, да, они, вроде и ходят, и живут посреди нас, а в то же время, пребывают там – «ИНДЕ», – в их Граде Китеже, – в Тридевятом Царстве, – в Небесном Иерусалиме, – в Белой Инди-и, – на Небесах, – в Раю, а вокруг них всё тот же наш мiр, всё те же демоны, всё те же Гоевские и Босховские хари, всё те же Гоголевские и Булгаковские рожи, но всё это их не касается, и где бы они ни были – в тюрьме, в психушке, в аду, – они всё равно слышат шум ангельских, а не демонских крыл, а видят печальный лик Христа, смотрящий на нас со стены Спасской башни Московского Кремля, или же со стены Люблянского Кафедрального Собора. И, видя Его, они плачут, крестятся широким Русским Православным Крестом и сквозь слёзы, радостно восклицают:
– Христос Воскресе!
– Воистину воскресе!
Да, именно так на страницах романа «Северное сияние» я впервые встретился с Русским юродивым по фамилии Федятин, что как раз и означает – Человек Божий . . .
Ох, как много в России юродивых,
Ох, как много чудных мужиков,
И горит над просторами Родины
Богородицы звездный Покров
А чудные-то все и блаженные,
Безсеребренники все Косьмы,
Носят в сердце Русь Сокровенную,
От Архангельска до Тотьмы
И идут по просторам с посохом
Меж печальных русских полей
Наш юродивый Юра Копосов,
Крестодел Большаков наш Андрей.
Вон Егорыч с Крестом Спасителя
На раменах идет во тьме,
Поднесут им благотворительно
Бабки старые по кутье.
Пирожки дадут на дороженьку
И буханочку в рюкзачок,
Чтоб несли далеко их ноженьки,
Поднесут им соль и лучок.
Русь и запечалится,
Зарыдает и запоёт,
А вдали под Крестом, качается –
Сам Юродивый Царь грядёт . . . .
(P.S. к "Крестный Ход" http://www.drakula.org/bookking/12042010_6.shtml )
Для чего я всё это сейчас, в понедельник 14 сентября 2020 года, на Церковной новолетие пишу. А пишу я это для того, чтобы понять разницу между тем временем, концом 70-х – началом 80-х годов, и нашим, концом 2020- года. Тогда я впервые в романе Драго Янчара «Галерник» прочитал о Крестном ходе, а в воскресенье 20 сентября 2020 года в Тайнинском у памятника Царю-Мученику Николая II Александровичу состоится наш очередной, наверное, тысячный Крестный ход Союза Православных Хоругвеносцев. И пройдёт он под новым знаменем =Апокалипсисъ= - «Православие или Смерть!»
2. Биография неизвестна (Ирина Николаевна Колташова)
Вот я всё думаю, как тогда получилось, что я вдруг начал переводить роман Драго Янчара «Галерник». Ведь тогда на дворе стояли последние, поздние застойные, 70-е годы, время тихо умирающего советского социализма. Что мы тогда читали? А читали мы тогда – Франца Кафку («Замок», «Процесс»), «Постороннего» Альбера Камю и Германа Гессе («Степной волк»), а из советской прозы Венедикта Ерофеева («Москва – Петушки», «Дети Арбата» и «Жизнь и Судьба Василия Гроссмана». А патриоты читали «Чего же ты хочешь?» Всеволода Кочетова, и главный патриотический роман того времени «Тля» Ивана Шевцова.
А из поэзии, с одной стороны были Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина, а с другой – Глеб Горбовский и Николай Рубцов. А ну да, ещё Владимир Солоухин, Куняев, Соколов…
Но я не так уж и много в то время читал из всего этого. «Степной волк» и сборник Николая Рубцова. Зато мне как-то «случайно» попался «Доктор Фаустус» Томаса Манна – и я погрузился в этот, несомненно, сатанинский, роман. Хотя, что ж, ведь и «Степной волк» роман тоже – сатанинский…
Да и время было такое. Кругом, как поганки из-под земли, начала пробиваться так называемая «духовность». А с другой стороны жизнь и судьба привели меня сначала в «Иностранку», затем в Отдел зарубежного литературоведения ИНИОНа, затем в Международный отдел ВНИИТИ, затем на Словенское отделение фил-фака МГУ, и затем в Институт Славяноведения и Балканистики АН СССР.
И вот с Ириной Николаевной Колташовой я познакомился в ИНИОНе. Она там работала старшим научным сотрудником Отдела зарубежного литературоведения и в то же время была парторгом этого отдела. Потом она перешла в Издательство «Прогресс», в сектор литературы социалистических стран. Вот тут она и предложила мне переводить «Галерник». И я, работая в ОМСИ ВНИИТИ, погрузился в странную атмосферу этого романа:
«…- Завтра мне понадобится конь, - сказал незнакомец.
В глазах корчмаря блеснул интерес.
- Где его возьмёшь? – произнёс он сделанным равнодушием, метнув взгляд на одежду и суму незнакомца. – Лошадей сейчас днём с огнём не отыщешь.
- Завтра договоримся, - устало ответил незнакомец и отправился по лестнице вслед за рыжим слугой. Перед самой дверью рыжий сунул ему свечу.
- Чтоб не страшно было. – И оскалился в улыбке, зловеще сверкавшей сквозь прыгающие по лицу тени…»
А теперь, по прошествии сорока лет, я пытаюсь понять, кем же всё-таки была Ирина Николаевна Колташова, и почему она именно мне дала роман Драго Янчара для перевода?
Набрал в Интернете: Ирина Николаевна Колташова. Сначала появилось вот что:
«Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».
Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского».
Вот и всё, что я нашёл об Ирине Николаевне Колташовой. Несколько позже я узнал, что она была гражданской женой Евгения Головина. «Ничего себе, - подумал я, - А такая вроде положительная женщина, да и ещё и «парторг» Отдела зарубежного литературоведения…». И вдруг супруга главного после Мамаева «алхимика и оккультиста московского подполья» 70-х годов. Вот это да! Каких только сочетаний не увидишь в этой жизни. Прямо в голове не укладывается! Переводчик Рембо и фюрер Чёрного Ордена СС Евгений Головин и парторг Отдела зарубежного литературоведения ИНИОН АН СССР – Ирина Николаевна Колташова! Невероятно! Но это «невероятное» - было несомненным историческим фактом…
Глава Союза Православных Хоругвеносцев, Председатель Союза Православных Братств,
представитель Ордена святого Георгия Победоносца
глава Сербско — Черногорского Савеза Православних Барjактара
Леонид Донатович Симонович — Никшич
